Карамзин и его окружение стремились организовать русский литературный язык по подобию языков Западной Европы, т. е. поставить литературный язык в такое же отношение к разговорной речи, какое имеет место в западноевропейских странах. Б.А. Успенский считает, что речь идет о стремлении перенести на русскую почву западноевропейскую (в качестве непосредственного ориентира - французскую) языковую и литературную ситуацию. Отсюда закономерно следует принципиальная установка на устную речь, т. е. на естественное употребление, а не на искусственные книжные нормы.
Принципиально важное значение в эстетике Карамзина и в его подходе к лингвистическим проблемам имеет критерий вкуса. "Приятность слога" объявляется отличительной чертой нового этапа русской литературы, и задача "истинных писателей" - показать, "как надобно выражать приятно некоторые, даже обыкновенные мысли". Вкус Карамзин понимает как "некоторое эстетическое чувство, нужное для любителей литературы", чувство, опирающееся на интуицию и "неизъяснимое для ума", чувство, которому в принципе невозможно научиться: "Не только дарование, но и самый вкус не приобретается: и самый вкус ест дарование. Учение образует, но не производит авторов". Апелляция к вкусу, таким образом, предполагает установку на употребление, а не на правила. Важной чертой понятия вкуса является его изменяемость: "вкус изменяется и в людях, и в народах". Изменяемость вкуса оправдывает изменение как литературы, так и литературного языка. Одним из основных факторов языковой эволюции признаются заимствования - явление в языке вполне естественное и неизбежное. Стремясь образовать новый литературный язык на национальной основе, "европеист" Карамзин вместе с тем энергично призывал писателей к заимствованиям иностранных слов и оборотов или к созданию по аналогии с ними новых русских слов. Многие из неологизмов Карамзина не могут не быть признаны удачными, это лучше всего доказывается тем, что они прочно удержались в языке.
Стремясь изменить эту ситуацию, Карамзин вводил в свои стихи и прозу множество сочинённых им новых слов по образцу французских эквивалентов. Эти слова стали широко входить не только в литературу, но и в живую речь образованных людей и в дальнейшем начали восприниматься как коренные русские слова: вкус, стиль, оттенок, влияние, моральный, эстетический, энтузиазм, меланхолия, трогательный, интересный, занимательный, существенный, сосредоточенный, утончённый, начитанность, потребность, промышленность и др. С помощью этих слов оказалось возможно достаточно точное выражение новых понятий, появившихся в литературе, тонких душевных состояний и настроений. Прекрасные образцы нового «языка чувств» мы находим в произведениях Карамзина-сентименталиста, например в его повести «Бедная Лиза». Стиль этого автора, легкий, изящный, выгодно отличался от довольно тяжеловесного языка Радищева.
Русский деревенский быт, сарафаны и бороды, так умилявшие Шишкова, вызывают у Карамзина только насмешку: для него это лишь проявления узколобого национализма, который жалок на фоне величественной картины общечеловеческой культуры: «Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше! Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом вышшем состоянии: для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям. Все национальное ничто пред человеческим». Если Шишков глубоко сожалеет о разрыве между народом и высшими сословиями, то Карамзин смеется над бородами, радуется, что хотя бы образованная группа, «вышшее состояние», приобщилась к утонченной европейской культуре, а шишковские исконные русские добродетели для Карамзина лишь «грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука».